Самый грустный стих в мире

Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила
Рыжих семерых щенят.

До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.

А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.

По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.

А когда чуть плетясь обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.

В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.

И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.

2

Девчину пытает казак у плетня:
«Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!»
Девчина в ответ, заплетая косу:
«Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь - и тебя полюблю!»
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

3

Одиноко стояла овечка,
Ожидая прихода друзей
На торте оплавляется свечка,
Горка свежих лежит кренделей.

Суп дымится в огромной кастрюле,
Вкусно килька в томате лежит
День рождения овечки! А хули..
На часах стрелка быстро бежит.

Календарик поставлен на полку
В красный круг обведен этот день
Все готово, все ждет.. А что толку?
Не придет даже хмурый олень.

На полу в луже крови салфетка.
Бритва острая рядом лежит.
Укатилася жизнь как монетка
Но никто по овце не скорбит.

4

Их расстреляли на рассвете,
Когда еще белела мгла.
Здесь были взрослые и дети
И эта девочка была...
Сперва велели им раздеться,
А после встать лицом ко рву.
Но тут раздался голос детский,
На миг прервавший тишину:
“Чулочки тоже снять мне дядя?“-
Не умоляя, не прося,
Смотрели в душу прямо глядя
Трехлетней девочки глаза.
“Чулочки тоже...“
И в смятенье на миг Эссесовец объят,
Рука сама собою вдруг опустила автомат.
Нет, он убить ее не сможет,
Но дал он очередь спеша,
Упала девочка в чулочках,
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат вот если б дочку твою вот здесь?
Ты человек?!
Иль просто немец ты, иль просто зверь ты среди людей...
Среди людей шагал Эссесовец упрямо
В заре не поднимая глаз,
Но до сих пор он слышит голос:
“Чулочки дядя тоже снять?

5

вот на ту же тему,из детства стишок:
Теперь не умирают от любви —
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
Лишь без причины человеку плохо.
Теперь не умирают от любви —
Лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но “неотложку“, мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
“Теперь не умирают от любви...“

6

Это вовсе не игра!
Если что случилось с вами,
Мы лечить вас сможем сами –
Мы сегодня доктора!
- Так…Дышите! Не дышите…
Ваш диагноз – грустный вид.
Посоветуем диету,
И пешком почаще! В путь!
Мы надеемся, за лето
Похудеете чуть-чуть…

7

Прошу, не усложняйте эту жизнь, Маэстро.
Возьмите скрипку, приласкайте гриф смычком.
В душе моей для Вашей музыки есть место.
Я на ладони вся, я не люблю тайком.

Я откровенна до душевного стриптиза.
Не прячьте взгляд Вам это, право, не идёт.
Я вас люблю!!! И от крестин моих до тризны,
Под Вашу скрипку, верю я, мне повезёт.

Стаккато, скерцо, Боже мой, не в этом дело.
Мажор, минор мне, право слово, наплевать.
Вы, словно, скрипку обнимите моё тело.
И я, как музыка, Вам не смогу солгать.

Вы гениальны, поцелованы Вы Богом!
Я в простоте своей Вам вряд ли подойду.
Но если в жизни вдруг Вам станет одиноко.
Вглядитесь в зал, я как всегда в седьмом ряду…

8

А холодно не только от погоды:
От снега, или дождика сырого —
Мы замерзаем, проживая годы…
Не понимая важности простого —
Не в деньгах радость, чине или власти…
Им дела нет — здоров ты иль простужен,
Простое человеческое счастье —
Когда есть те, кому ты очень нужен.
Кто ждёт тебя домой, глядя в окошко,
И без притворства сердцем обнимает.
Не страшно, если в доме хлеба — крошка…
Страшней, когда любви там не бывает…

9

Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.

Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.

Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жжужал.

Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна —
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.

Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
отброшенная носком.
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи —
как и сидели там.

10

Пусть вам неведом станет страх
И невзначай душа пусть вспомнит,
Как речка дышит в лопухах,
Как гениально цвел шиповник.
Как сильно предан был вам друг,
Не тот, что стал большим поэтом.
Ему стихи читались вслух,
И он зарыт у речки где-то.
Он старым стал, беззубым стал,
Бежал за вами, но устал,
И только тихо вслед скулил.
Но он давно вам все простил.
И может в женщине седой,
Вдруг вспомнится лицо мадонны,
С щемяще-русскою тоской,
С которой пишутся иконы.
Она ждала, не дождалась –
Хотела в речке утопиться.
Но вышла замуж, развелась...
Признайтесь: ведь она вам снится?
Все эти жертвы смотрят с плах –
Верните им сердца и лица.
И вам неведом станет страх,
За женщину, что шла топиться.
Цветет шиповник, лает пёс –
Он вас узнал, сейчас догонит.
В такую даль вас черт занес,
Но там, на Родине, вас помнят!